Игорь Афанасьев - <a href="/cdn-cgi/l/email-protection" class="__cf_email__" data-cfemail="29796168677d66646965667f6c076a6664">[email&#160;protected]</a> (ФАНТОМ - ЛЮБОВЬ)

Суммы были мизерными. Вместо двухнедельной оплаты, он платил дважды в месяц, чем экономил на каждом работнике зарплату за четыре недели в год. Всевозможные расходы и комисионные, положенные рекламным агентам, он выплачивал от случая к случаю, всячески оттягивая и этот акт. О приобретении аппаратуры или новых кассет с ним мог разговаривать только железный Михайло, который и тянул-то, в основном, весь груз повседневного производства.

Обо всем об этом шепталась толпа во дворе босса, Марко Пивня, а он, тем временем, хохотал истерическим смехом в глубине дома, готовясь к ненавистной процедуре раздачи чеков.

Филимон понимал, что англоязычным батракам выбирать особо было не из чего. Даже Пола Валенти, звезда американского экрана, тихо роптала, но исправно выполняла объем работы равный дневным усилиям рабочей лошади.

Иногда просто не хватало сил, если учесть, что, вернувшись поздно домой, Фил немедленно усаживался за работу, а точнее — работа усаживала его за компьютер. Звуки невесть откуда знакомых голосов, узнаваемые лица и ситуации, жизненные повороты, неожиданные для него самого, складывались в главы чьей-то давно промелькнувшей жизни. Казалось, что на самом деле все это происходило именно с ним, только в другое время, и он просто немножко подзабыл ход событий, а теперь прилежно вспоминал.

Повседневные заботы являлись поутру: работа, знакомства, встречи, старые друзья, которые, все-таки, разыскали его. Бэн и Мирон благополучно отогревались от зимних холодов под крымским майским солнышком, когда обнаружили физиономию старого товарища на экране телевизора в программе эмигрантского канала. Они немедленно примчались в Киев и попытались утащить Филимона на курорт, но канал телевидения работал ежедневно и прогулки по ялтинской набережной пришлось перенести на неопределенное время.

Этот телеканал был просто спасением для стариков-эмигрантов — они даже не питали надежду выучить абсолютно чужой для них украинский язык. Им было всё равно, что смотреть, лишь бы на родном, на английском, тем более было приятно увидеть на экране себя и близких, что и устраивал им Михайло, придумав простую, «как репа», программу, под названием «Hello, my dear emigrants!».

Пола Валенти и Фил, в сопровождении оператора, выруливали на улицы Подола и их немедленно окружала толпа любопытных и желающих попасть на экран телевизора. Говорить можно было на любую тему — толпа всё знала, во всём разбиралась и всему выносила строгие суждения. Доставалось всем — от президентов и королей, до самих телевизионщиков. Их учили: как и что нужно говорить, как одеваться, как относиться к сионизму, антисемитизму и панамериканизму, какие фильмы показывать, а какие выбросить на помойку, как украинцам противостоять экспансии Китая и как растить детей в эмиграции. Разговор шёл в совершенно безапелляционном тоне, иное мнение не допускалось или немедленно высмеивалось и разбивалось в пух и прах. Спасало обычно то, что находилась в толпе какая-нибудь душевная женщина, которая начинала нападать на критиков с криком: «Мы их любим, мы любим наше телевидение, чтоб вы нам были здоровы!» и вся критика отступала на второй план перед «гласом народа», который, как известно из латинского выражения, — «глас Божий.»

И личная жизнь Фила причудливо смешивалась с работой. Его узнавали — в магазине, на улице — и без тени стеснения обращались к нему как к старому приятелю, или неприятелю.

Непередаваемую непосредственность проявляли дамы в торговых рядах супермаркета.

Так, заскочив однажды за селёдочкой и пивом в огромный продуктовый «Intегпаtiопаl»на Верхнем Валу, Филимон стал соучастником эстрадного скетча. Солидная дама, стоявшая в полуметре от него, ткнула в бок соседку по очереди и, ничуть не стесняясь присутствия Филимона, во весь голос объявила:

— Сима, это — он!

Вышеуказанная Сима с удивлением обернулась и, не обнаружив рядом никого, кроме Фила, не менее громко поинтересовалась:

— Кто, «он»?

Солидная несколько даже разозлилась непонятливости подруги и ещё громче пояснила:

— Ну, этот, из новостей!

Сима быстро оглянулась и, прищурив глаза, пробуравила Филимона насквозь:

— Ты сошла с ума, Лиля! Тот же интересный такой мужчина, а этот похож на твоего мужа!

Очередь стала прислушиваться и присматриваться к герою сюжета, и, чтобы снять напряжение, Фил весьма доброжелательно, но с намёком, обратился к приятельницам:

— Девушки, я вам не очень мешаю своим присутствием?

Солидная даже всплеснула руками:

— Сима, ты слышишь этот голос? Я не ошиблась! Это — таки он!

— Таки, да, — нехотя признала своё поражение Сима, но нашла способ компенсировать промах, — а с виду, на экране, так приличный человек.

В другой раз, в мясном отделе, знакомая продавщица, завидев Фила, призывно махнула ему рукой и прервала свой диалог с пожилой сухонькой старушкой, которая уже минут двадцать решала гамлетовский вопрос — брать фарш или не брать.

— Идите сюда, я вам всё дам!

— Всё не осилю, а свиных биточков штук пять дайте! — обрадовался Филимон и придвинулся к витрине поближе.

Недовольная отсутствием внимания к её проблеме старушка обернулась, желая увидеть, какой такой-сякой, перетакой, отвлекает её продавщицу. Она мгновенно узнала Филимона и воскликнула в искреннем возмущении:

— Ой, вы что — едите свинину?

Возможно Филу пришлось бы пережить минуты глубочайшего публичного позора за свои некошерные вкусы, но его знакомая продавщица первую половину своей жизни прожила в Бруклине, на Брайтоне, и её ответ старушке не заставил себя ждать. Она радостно всплеснула руками и удивилась:

— Он ест свинину? Послушайте, Маня, а я вас что, собакой всю жизнь кормлю?

В принципе, и дома, в Америке, Филу приходилось быть узнанным в толпе, особенно после спектаклей. Но там, дома, известность растворялась в количестве людей и площадях городов, а здесь — концентрировалась в тесно сжатом со всех сторон пространстве англо-говорящей общины, где все знали про всех и все знали про всё, где люди старались правдами и неправдами зацепиться друг за друга, чтобы можно было добраться до берега и не утонуть в море чужого языка и образа жизни, выбраться, выжить и закрепиться на этом спасительном островке, по имени «эмиграция».

Удивительно было другое. Ни Давид, ни его помощница упорно не давали о себе знать. Каждый раз включая компьютер Фил готовился увидеть укоризненный взгляд Натали либо колючие глазки коротышки, но экран был чист.

Фил воспринял этот факт как очередной трюк хитрого Давида и решил не забивать себе голову догадками. Миллион ежедневных забот служил отличным способом не думать о грядущих завихрениях судьбы.

Мучительной проблемой было незнание украинского языка — Филу приходилось регулярно прибегать к помощи друзей и знакомых, чтобы заполнить элементарную анкету или квитанцию, позвонить по телефону в банк, в страховую компанию, в любое другое учреждение, поэтому он, как и тысячи других новоприбывших, стремился пользоваться теми фирмами, в которых работали братья-эмигранты. Таким образом Фил очутился в том замкнутом кругу, в котором, на первых порах, оказывались тысячи других переселенцев. Но это было его работой, и он не особенно стремился вырваться из эмигрантской прихожей в парадные залы новой жизни. К тому же, никого в тех залах не встречали с распростёртыми объятиями — любой эмигрант, освоивший язык, давал фору по цепкости и работоспособности изнеженным благополучием и благосостоянием аборигенам и вызывал у коренных жителей естественное чувство неприязни.

Можно было бы, по старой исторической схеме, пришить этой неприязни флаг антисемитизма, но реальность показывала, что русскому и китайцу в Украине было ещё горше: их не только не любили — их боялись. Призрак Российской империи и новый Великий Китай вызывали одинаковые опасения. Образ Америки, ассимилированной азиатами в считанные десятилетия, стоял ярким примером перед Украиной и другими странами Европы.

Эти и другие проблемы мирового масштаба широко обсуждались активистами-пенсионерами в телевизионных программах англоязычного телевидения, и пожилые политические обозреватели молодели на глазах, упиваясь свободой слова и возможностью самовыражения. Пусть даже несколько запоздалого…

Перекантовавшись несколько дней у гостеприимного Алекса, Филимон переехал в маленькую, но весьма уютную квартирку, которую ему с большим трудом удалось снять. Друзья предлагали Филу жить у них, что было бы выгоднее и дешевле, но он упрямо настаивал на адресе, который случайно встретил в отделе объявлений газеты «Новое английское слово».

Квартира сдавалась в доме номер двенадцать по улице Большой Житомирской.

Ни старой липы, ни трансформаторной будки, никаких сарайчиков и верёвок с белыми простынями — чистый асфальтовый блин под окнами. А на месте свалки и поросших диким кустарником склонов — огромный исторический парк «Гончарный яр». Чистенькие, мощенные красным кирпичом дорожки, аккуратненькие парочки прогуливающихся старичков и влипшие друг в друга влюблённые на свежевыкрашенных скамейках. И полная тишина.